Аполлинария

    Мы все неповторимы, каковы бы ни были, только одни представляют лишь себя, а иные – все человечество в лучших его качествах. И живут они рядом с нами, но мы ленивы и нелюбопытны, как сказал поэт, о котором мы знаем, что «он – наше все»...

   Видно, Бог кидает каждого из нас в определенные исторические условия, а потом смотрит, как мы выплывем и как проявим свою божественную искру, которую он дает каждому. Вот о такой божественной искре, да еще искре поэтической, мерцавшей в нашем вполне заурядном районе Подмосковья, в поселке Михнево, и хочется рассказать. Вряд ли кто знал эту спокойную, с мудрым взглядом и светлым лицом, бабушку, возившуюся с внучатыми племянниками и цветами в палисаднике, как поэтессу, пронесшую свой талант через революцию и «гражданку», сталинские пятилетки и высылку в товарном вагоне под охраной, сохранившую свое творчество в пожелтевших номерах газет.

    А была она нашей современницей, хранившей сокровища русской духовной жизни, поэзии и человечности, и судьба ее закладывала такие виражи, что хватило бы на роман с продолжением, где каждый этап оставался в стихотворных строчках.

   Имя при крещении ей дали Аполлинария – древнегреческое, вычурное, означающее – рожденная Аполлоном. А он – сами знаете, кто. Но в быту кликали просто Линой, а Рина Зеленая, актриса, памятная старшему поколению, звала свою подругу-машинистку просто Палашей. 

  Но до московской коммуналки была половина жизни, когда юная Аполлинария училась в епархиальном училище в сибирском городе Ишиме (после смерти отца), ибо училище это давало право преподавать в церковно-приходских и земских школах. Наивностью и чистотой веет от старинной фотографии, где Лина Пщолко (девичья фамилия), 15-летняя ученица 5-го класса епархиального училища, снялась со своей учительницей (1908 г.).

 Тут грянули революция, гражданская война. Сотряслись основы привычной жизни, и восемнадцатилетнему человеку, девчонке, нелегко разобраться, на чьей она стороне и как жить дальше.

 В Ишимском училище готовили не только абсолютно грамотных учительниц, но и обучали стенографии и печатанью на машинке, что сыграло в жизни Аполлинарии, как мы далее увидим, спасительную роль – таких «ученых барышень» и в Москве не хватало.

 Пробираясь из Сибири к родственникам, повидала она взбаламученные событиями российские губернии, классовые стычки, первые усилия нового строя. Но, как вся студенческая молодежь, устремленная в будущее и полная радужных надежд, она искала свое место в строительстве новой жизни. И место это, мечталось, как близость к литературной жизни, газетам и журналам. 

 Сколь бурными были эти годы для хлынувших в литературу пролетарских и непролетарских молодых дарований, теперь трудно себе представить. В этой суматохе появилась и рухнула первая любовь, но время, когда из-за этого топились и вешались, прошло. Трагедия не случилась, может быть, потому что была первая и очень интересная работа в московской редакции, куда её взяли стенографисткой-машинисткой, проживание по соседству в одной коммунальной квартире с Эмилем Кротким, известным тогда фельетонистом и писателем, а еще молодость и вера в лучшее. Обстановка некоего фельетонизма повлияла на Лину, скоро вся редакция узнала что Лина Гирова (фамилия второго мужа) на все события пишет шутливые стихи на достаточно высоком уровне мастерства.

 Она критиковала в стихах задержку зарплаты (и тогда, оказывается, бывало), высмеивала незадачливых поклонников, иронизировала, но не над собой, не чуждалась и лирики – молодость, все-таки. В коммуналке, где ей дали комнату, жили по Ильфу и Петрову – бедно, шумно и беззаботно. На всю жизнь подружилась с Риной Зеленой, которая была беспомощна в быту и охотно принимала помощь более умелой Лины. И к чести её, Зеленой, в трудные годы не отреклась от подруги и не поверила в ее «враждебность» народу.

 Пока шли тридцатые годы – годы всенародного энтузиазма: метрострои, полярники, челюскинцы, полеты в Америку наших первых героев-летчиков, строительство и открытие ВДНХ. Все вдохновляло: и мода на белые парусиновые туфельки с голубой каемочкой и полосатые футболки со шнуровкой, мода прыгать с парашютом и быть ворошиловским стрелком. Все в мире устроено просто и ясно, для счастья, для радости, для удачи – как выразила эти настроения Маргарита Алигер. Чувствовала себя гражданкой новой России сотрудник редакции и еще неизвестная поэтесса Лина. И, возможно, стала бы она известной, если бы не одно глупейшее обстоятельство: ее второй муж, обстоятельный и пунктуальный Оскар Гиров, эстонец по национальности, записался в паспорте немцем – так ему казалось престижнее. Но разразилась война именно с немцами, фашисты нарушили договор, на который так надеялся Сталин. И пошло интернирование немцев, «фольксдойч», как их называли. Их родственников тоже. Попала под эту косу и Лина. Она была отправлена в Казахстан, в ссылку. Как ни доказывала, отмеченная Аполлоном, сотрудница редакции, что муж – эстонец, а не немец, сколько потом ни писала в НКВД писем из ссылки с просьбой сделать запрос и выяснить правду, все было напрасно. А супруг, зная, как пострадала из-за его фанаберии молодая женщина, не только не вступился, не помог, не признался, а постарался навсегда исчезнуть из поля зрения, хотя был жив и здоров. Она узнала об этом после реабилитации, и это был самый страшный удар – предательство близкого человека.

 В Казахстане она проживала в качестве спецпереселенца в далеком коневодческом совхозе им. Кирова в небольшой комнатке глинобитного барака до самого 1956 года. Работала как истая патриотка, гордилась, что их кони идут на фронт (кавалерия еще существовала), и писала патриотические стихи, которые печатала местная районка.

 Надеялась, что вот-вот все выяснится, и она вернется в Москву. Ее вспомнили через 15 лет. А жизнь прошла, возраст пенсионный, в чужом Казахстане похоронена старенькая мама, ни семьи, ни детей, ни старых друзей – кто тоже репрессирован, как Э. Кроткий; кто погиб на фронте, кто затерялся в эвакуации. Вернулась к родным в Михнево, жила в семье на правах второй бабушки и всю свою нерастраченную любовь отдала двоюродным внукам: нянчила, лечила, читала стихи и книжки. Вот они-то, внучата, и оказались самыми благодарными из встреченных в жизни. Одна из них сохранила старые тетрадки, письма и фотографии бабушки – ведь не может бесследно исчезнуть человек, отмеченный богом поэзии. Ведь правда? Живя в Михневе и будучи уже в преклонном возрасте, Аполлинария любила вспоминать, как Рина Зеленая, гастролируя по Казахстану, заезжала к ним с мамой в Караганду-сортировочную; как на концерте в железнодорожном клубе вывела ее на сцену, обняла и представила как замечательного человека, свою московскую подругу – милую Палашу; как подарила ей цветы, сказав, что она их заслужила и тем самым, вызвала слезы у тех, кто был в зрительном зале... Зал плакал, все всё поняли...

 Уже нет в живых ни той, ни другой, но осталось их творчество, у одной признанное, у другой – нет. Потому что так сложилась жизнь.

                                        И.Жукова (Зорина), член Союза журналистов СССР с 1963 года

Стихи Аполлинарии Гировой (Газета «Ступинская Панорама» 9 октября 1999 года)

Нарцисс, цветок прекрасный,

 Совсем к ручью приник.

 Он смотрит в воду страстно

 И видит чей-то лик.

 Он к этому виденью

 Любовью запылал.

 И будто в сновиденье

 Уста его ласкал.

 Тот образ белоснежный

 Его навек пленил.

 И тайно без надежды

 Он сам себя любил.

                На фото: Аполлинария Пщолко, Москва (?), 1916. Фотография из альбома Виктора Бороденкова